Сидим двое карабахцев в одном из тупиков города Масис, обсуждаем окружающие нас дома. Вот почему они построены впритык, разве нельзя было построить чуть дальше, чтобы у каждого был свой двор и сад, территория Масиса позволяет ведь, зачем так прижиматься друг к другу.
От темы рыбы в Араксе переходим к домам на пыльной улице Масиса. Помню, дома в Агдаме были построены далеко друг от друга, обнесены высокими заборами, а на верху заборов были осколки разбитых бутылок, чтобы воры не проникли, говорю я.
Заборы азербайджанцы строили высокие, чтобы соседи не видели, как живут другие. Допустим, въехал во двор грузовик, а соседи не видят, что разгружают — песок, гранаты или виноград, — поясняет мой собеседник.
В тупике, где мы сидим, двое детей скатываются с песчаной горки перед домом, мимо нас маленькими и быстрыми шагами проходят две девочки и говорят на диалекте. Я слышу карабахский говор тут на каждом шагу.
В Масисе полно карабахцев. Из Гадрута, Мартакерта, отовсюду, а в доме напротив жила семья из Степанакерта, но недавно перебралась в Абовян «Наконец-то мы избавимся от этих комаров», — сказала напоследок девочка из той семьи, рассказывает мне мой собеседник. А хозяйка дома замечательная женщина, вы только посмотрите, как она заботится о детях брата, купила новую машину, но тут невыносимо жарко. Пар поднимается от земли во время дождя, словно тебе степанакертский туман, добавляет он.
До приезда сюда я жил на съемной квартире под Ленинаканом. Кто-то неуважительно отозвался о карабахцах, у меня сдали нервы, и я пнул дверцу маленького холодильника. В день отъезда позвонила девушка и спросила, что мне нужно: телевизор, стиральная машина, холодильник… Я выбрал холодильник, хотя жил в холодильнике, потому что там было очень холодно. Итак, я возместил хозяину сломанный холодильник и переехал сюда.
Звонила армянская девушка, рассказывает спокойный с виду ветеран первой карабахской войны.
Хозяин разделил ванную-туалет, и мы живем тут как-то. Курятник, короче… Ни двери, ни ручки. Соседка дала чистое белье. Представляете, мы покупаем даже обычную воду. Это какая-то родниковая вода, ее привозят на большом грузовике, а мы покупаем ее в контейнерах. Жилья нет, все сдано в аренду. Говорят, есть дом на пятом этаже, но просят сто пятьдесят, я даю восемьдесят за одну комнату. Дом на земле, условий нет, но и другого варианта нет.
Помощи дают пятьдесят тысяч, а за комнату я плачу восемьдесят. Это не жизнь, я не могу никуда вписаться, куда бы я ни пошел, передо мной стена, — говорит другой карабахец с той же улицы. Когда мы вернемся? Вернемся ли, может, наши внуки… Не знаю, можно ли будет жить с ними (азербайджанцами). Трудно… Я не знаю, со мной ли он разговаривает или с самим собой.
На главной улице города Масис движение грузовиков и легковых автомобилей не прекращается, я кое-как перехожу улицу, укрываясь от жары в тонкой тени электрического столба. Даже со спины я узнал женщину из гадрутского села Туми, она тоже сразу поймала мой взгляд и двинулась ко мне.
Что ты здесь делаешь, — обливаясь потом спрашивает та, что владела огромным двухэтажным домом в Туми. Кто бывал в этой деревне, знает, какое это чудо. Зелень, дубы, минеральная вода и родники…
Здесь жарко, очень жарко, комары жрут, я не могу спать, — предупреждает женщина из Туми и дает мне номер. Может, что понадобится, иголка, нитка, обращайся, — говорит она.э
Вижу на архивных фотографиях, что в этот день прошлого года в Степанакерте лил дождь (попробуем остыть). Летом 2023 года ситуация была по-настоящему тревожной. Помню, Рубен Варданян организовал закрытую встречу с нами, журналистами, в Степанакерте и сказал, что на складах ничего нет. На бумаге тонны топлива и муки, а на самом деле это сырые и пустые склады, — сказал он.
Только вчера из сообщения друга в Facebook я узнал, что пончики, которые можно было найти в последние дни блокады, были изготовлены из муки, просеянной из свиного корма.
Ночные очереди за хлебом становились все больше, ощущение было такое, что это действительно последние мешки с мукой. На рынке парень изготовлял сигареты из кальки, склеивал их обувным клеем и продавал одну по двести-триста драмов. Очередь тут же глотала вредный продукт, а молодой человек говорил с мартакертским акцентом, что не успевает, приходите утром.
В те дни азербайджанцы «хотели» ввезти в Арцах сорок тонн муки, при этом издеваясь и обманывая мир, будто у нас всего полно. Но карабахским армянам хотелось французских круассанов, они надеялись, что мэру Парижа удастся прорвать блокаду. Хотя не удалось, но на площади Возрождения в Степанакерте местные жители все равно благодарили Францию.
Здесь, в Армении, говорят: да, мы понимаем, тяжело, но жить надо, говорят — мы тоже не миллионеры, нам тоже тяжело, говорят, что в Карабахе мы жили в тысячу раз лучше, чем они, говоря — работайте, время все заживит…
Но кто может понять нас, если мы сами себя не понимаем? Это болезнь. Легко ли смотреть, как азербайджанцы с пятого этажа сбрасывают обломки твоего имущества, разбивают детские коляски и велосипеды? В чем виноваты дети? Вы видели, как они делали селфи у Дед-бабы?
Одно время они были против, говорили, что армянского символа не должно быть на Евровидении, имея в виду тот же памятник Дед-бабе, и вдруг он стал азербайджанским. Как же так?
Я сменил пять домов в Армении, переезжал из одного села в другое, из одного города в другой, как странник. Дом – это не просто четыре стены, это все… Это может понять только человек, потерявший дом… – в отчаянии рассказывает родственник женщины из Туми.
Марут Ванян
