Многие не видели ту Армению, где узнавая, что ты из Карабаха- говорили «цавыт танем»

Вчерашняя фб-лента с разными статусами про Карабахское движение неожиданно вернула меня в те годы.

Поколения, родившиеся после нашего, не видели ту Армению, где узнавая, что ты из Карабаха- говорили «цавыт танем». В мои 12 лет я чувствовала, что круг «своих» резко расширился.

С началом Карабахского движения стали возить детей из Карабаха в лагеря Армении. Это был мой первый раз здесь. В Бюракане. Сначала я приехала одна. На следующий год уже с братьями и уже в Цахкадзор, потом в Анкаван. Увидели Эчмиадзин и Матенадаран. Почувствовали сполна, что такое Вардавар. Прямо в лагерном дворике нас крестили. Правда я тогда ничего не понимала и во взрослом возрасте хотела пройти это снова, но оказалось — больше нельзя. Крестным стал наш вожатый, Левон. С ним сейчас нет связи, она оборвалась после войны 90-х. Уже не помню, как узнала, что он переехал в Америку.

Я пыталась вспомнить, как же мы приезжали в Армению через Шуши и тогдашний Лачин? Точно не помню  охраны с нами: неужели торки позволяли так спокойно ехать в Ереван? Минут через 5 осенило – самолеты! Ведь тогда у нас был аэропорт. 45 минут, и ты в Ереване.

В последний раз в лагерь я приехала снова одна, без братьев, с детьми коллег папы. Это было в 92-ом, после освобождения Шуши, в июле. Приехали и через пару дней узнали, что дома начались авианалеты. После завершения срока пребывания в лагере нас не отпустили домой. Разместили в пансионате Энергетик, где-то рядом с Разданом, вместе с детьми из других лагерей.

В то холодное и голодное время для Армении я не помню ни одного дня холода и голода в этом пансионате. Теперь понимаю, что хлеб доставлялся нам вне очереди, как для пансионата, полного карабахских детей без родителей, только с вожатыми. В эти страшные дни для Степанакерта родители на пару месяцев вывезли остальных наших детей в Ереван. Все они жили у моего дяди. Сейчас от своих ереванских друзей я слышу, как их семьям было непросто в те годы. И представляю, каково было моему дяде, которому надо было прокормить и согреть не только свою семью, но и целую ораву детей. Не просто детей, а еще и мальчиков-подростков. Позже я видела, как едят подростки.

В своем лагере ни дня не была спокойна и радостна. Эти 6 месяцев считаю тяжелейшим периодом своей жизни. Тяжелее, чем сейчас. Когда ты в тепле и безопасности, а на твоей родине война. Твои родители и вся родня под бомбежками. Они умудрялись посылать мне виноград с нашего двора и плиту со спиралью, которую мы включали в своем номере, чтобы согреться. И деньги. У них были деньги, но купить было нечего. В маленьком магазинчике у пансионата я покупала вафельки и жвачки, посылала им с письмами.

Письма того времени – отдельная история. Я долго их хранила, но потом выкинула. Хотелось не помнить то время. А память и так все вычеркивает, оставляя мгновения, более-менее теплые и радостные. В каждом письме я умоляла забрать меня из пансионата, я их так достала, что в один прекрасный день мой дядя из Еревана приехал за мной. Светлая ему память и огромнейшая благодарность за все. Это был один из счастливейших дней того времени.

Через день с братом уже ехала домой. Он тоже больше всех хотел домой. Мы ехали в Икарусе, стоя. Около 10-12 часов. Устанавливали какие-то дощечки между рядами кресел и по очереди сидели все, кто ехал стоя. Ехали так долго, потому что дорога еще была никакая. И она строилась. Мы стояли подолгу, потому что ее расширяли, что-то там взрывали. Я скучала по каждому миллиметру Степанакерта, и ничего не казалось тогда трудностью. Возвращалась в декабре 92-ого. Война еще шла, но это, казалось, выдержать проще, чем быть вдали от дома и своих.

Думаю еще, может из-за возраста переносилось все легче. Хотя нет. Если даже во время блокады 2023-го простое «как вы?» из Армении означало «мы с вами», то в 90-е тем более ощущать за своей спиной такую мощь, Армению с ее «цавыт танем» придавало сил.

Столько горя и бед переносить человеку сложно. А те, кто у власти, пользуются состоянием уставших людей. Но уставшие люди когда-нибудь нащупают в себе снова ту мышцу, против которой будет трудно устоять. Надеюсь, я увижу это.

По зачету «Психология экспериментов» выбрала эксперимент по выученной беспомощности, думая, что это про нас, ассоциируя наше состояние с беспомощностью. Провел ее Мартин Селигман с коллегами, в т.ч со Стивом Майером в 1967 году. Если очень коротко, то суть его в том, что если человек не владеет ситуацией (не контролирует) и думает, что от его действий ничего не зависит – он просто продолжает жить в состоянии выученной беспомощности.

Стив Майер спустя годы углубился и изучал работу мозга. В 2000-х годах он провел серию экспериментов, повторяющих их с Селигманом эксперименты 1960-х годов, с использованием инструментальных методов исследования, которых не существовало в те годы. Выяснилось, что животные обучались или не обучались контролю, но не беспомощности. Беспомощность же представляет собой начальное состояние и постепенно преодолевается.

Если ты один раз мог справиться с ситуацией, то ожидаешь, что сможешь и в другой. Это выученная активность и на время неприятной ситуации просто происходит замирание. То есть, если нет контроля и не получается справиться, лучше замереть и ждать. Что сейчас мы и делаем.

Я верю, что в будущем мы снова станем сильными. Скорее, почувствуем свою силу. Станем преодолевать любые препятствия, как нас учит опыт прошлого. И возможно, то самое «цавыт танем» из детства снова вернется, но теперь оно будет звучать не как тоска по былому, далекому, а как напоминание о том, что даже в самых темных временах есть место  надежде и свету.

Радуют слова Селигмана, сказанные им позже

Мы были неправы — беспомощность, это состояние, свойственное млекопитающим по умолчанию.

Мы рождаемся и вырастаем с этой беспомощностью.

А то, чему мы можем научиться — это выученный оптимизм.

Не могу удержаться от фото Джека. Ведь именно на собаках были проведены первые эксперименты. Мне безумно их жаль.

Светлана Даниелян

Для Step1.am