Когда боль грохочет громче пушек

Мартуни

19 сентября — день, который навсегда останется скорбным днем для всех арцахцев днем так и необъявленного траура. Два года назад никто из нас не мог представить, что после замолчавших пушек от боли будут грохотать наши души, и эту боль будет невозможно заглушить.

В последние дни я часто перечитываю свои записи, сделанные в подвале Мартуни.

Тёплое осеннее солнце согревало нас, мерзнувших в сыром подвале. Изнуренным девятью месяцами недоедания находиться под бомбёжкой было невыразимым ужасом. Дети, которые накануне съели перед сном маленькие кусочки хлеба, побежали к деревьям на которых созревал королек. Мы уже стали одной семьёй и готовили общую еду. Кто-то пошёл за едой, кто-то – за хорошими новостями.

В полночь в мой разум врезалась строка: «Прямой угрозы мирному населению Нагорного Карабаха нет». Я перечитывал её снова и снова, пытаясь убедиться, что это не говорит кто-то по ту сторону границы. В чём разница между тем, кто бросает бомбу, и тем, кто не протягивает руку помощи близкому человеку под бомбёжкой?

Снаряд пробил виноградную беседку, сломал железные прутья и вонзился прямо в асфальт. Глядя на дыру, невозможно было не заметить разноцветные детские качели на заднем плане, детские простыни с розовыми котятами, оставшиеся на веревках для белья со вчерашнего дня. Везде обломки, окна и двери выбиты, повсюду пыль и разруха. Трудно найти ответ на вопрос 15 детей: «Когда мы веренмся домой?»

Сказали, что бомбёжки больше не будет, и завтра будут переговоры в Евлахе.

Мы жадно дышали чистым воздухом, от нас пахло сыростью и ветхостью, но, поскольку всё было неопределённо, решили провести и вторую ночь в подвале. Обедом для детей стали макароны, которые вчера привезли со склада детского сада. Люди плакали и рассказывали, что мэр Мартуни недавно привез их из Степанакерта. Слёзы смешались с едой.

Хотя были слышны приглушенные выстрелы, люди, находившиеся в подвале, спешили разделить горе своих знакомых и друзей, утешить их, узнать какие-либо новости от живых и пропавших без вести.

Разница между днём и ночью в подвале заключается в том, что днем вход тускло освещён, а дети не спят. Вечером на ужин давали половину варёного яйца.

Когда дети засыпали, мы начинали подводить итоги дня. Мы говорили одна за другой. Алина, молодая женщина лет сорока, вспоминала, как во время первой Арцахской войны мать отдала её родственнику, чтобы спасти хотя бы одного из четверых детей. Рузан рассказала мне, что её мать была беременна, и они мыли ковры во время затишья бомбардировок 30 лет назад. Армине родилась в 1994 году, уже после гибели отца.

Война прошлась по всем нашим семьям, и 30 лет её призрак преследует нас. В темноте, с сгущающейся тьмой, приходят сгущающиеся мысли, я вспоминаю крик сестры на другом конце провода: «Мар, они уже совсем близко к Мартуни», и перед глазами всплывают буквы, которые превращаются в непереваренную мысль: «Мы стремимся к тому, чтобы арцахцы жили в своих домах достойно».

Можно ли было после 2020 года употреблять слово «достойно»? Разве что с глаголом «умереть», – читаю я, и на моём лице появляется ироническая улыбка. Если тогда «нам ничего не угрожало», то на самом деле это было настоящее «ожидание сестёр и братьев», которые думали, что приехали навестить родственников…

Льёт дождь, ливень, потолок нашего дома в Коти протекает. Сосед говорит: «Крыша была повреждена обстрелами, здесь большинство домов а таком состоянии».

В этой деревне, наверное, нас понимают лучше- сколько раз они сами, обнимая детей, спасались от снарядов. летевших с другой стороны горы, но счастливы, потому что вернулись домой.

Листая ленту новостей, среди абсурдных материалов, отвлекающих внимание общественности, вижу целенаправленное бегство: ничего не произошло, наша жизнь такая же, как и три года назад.

Надо еще убрать Арарат с герба, отправить портрет Маштоца в архив, позволить «Армянской истории» стать историей Армении, а Армении — стать «реальной Арменией» — лишённой ценностей, безродной и апатичной.

Мариам Саргсян